Русская долюшка женская, ты и теперь нелегка!
Женщины есть, заявляю торжественно, в русских селеньях пока.
Где тот мужчина, растерли мы в пыль его и превратили в осла.
Русская баба Наташа Васильева нас от бесчестья спасла.
Ты рассказала достойно и пылко нам, сильно смутив большинство,
Как Мосгорсуд обходился с Данилкиным, как нагибали его.
Сам-то Данилкин ни в чем не признается, знай себе пьет корвалол.
Видится робость пожившего зайца в глазе его кровяном.
Стыдно нам нынче - лгунам и безбожникам. Бабы - один наш оплот.
Только некрасовским горьким трехсложником муза об этом споет.
Все мы сегодня задавлены крабами с тяжких кремлевских галер.
Все, что приемлемо, сделано бабами, дети - наглядный пример.
Бабы ворочают бабками, шпалами, держат ТВ и печать,
После с мужчинами местными вялыми спят, умудряясь кончать.
Тем причитается, кто нарывается, мало свободных людей.
Ясно, что нынче протест вырывается только из женских грудей.
Вся наша жизнь пропита и прокурена, вся она россыпь грешков.
Если б не русская баба Батурина, где бы сейчас был Лужков?
Что ж тот Данилкин, ему фиолетово, сдал свою пресс-атташе.
После демарша постыдного этого он не мужчина вообще.
Нет, мужики, оправдаться не пробуйте, не напрягайте умы.
Если в Отчизне имеются проб**ди - это, естественно, мы.
В нашем мужском перепуганном лепете женственность в полной красе.
С яйцами тут Ходорковский и Лебедев. Бабы же с яйцами все.
Нас мужиков энтропия осилила, пропили совесть и честь.
Русская баба Наташа Васильева все рассказала, как есть.
— Скажи-ка, Дима, ведь недаром
Тунис, охваченный кошмаром,
Пылает, как заря,
А Бен-Али, подобно крысе,
Сбежал, моля о компромиссе:
Недаром помнят все в Тунисе
Начало января.
Скажи-ка, Дима, ведь недаром
Мубарак был одним ударом
Низвергнут и сражен?
Уж до чего он был стабилен,
И рейтинг был его обилен,
А в результате как мобилен
Вдруг оказался он!
Скажи-ка, Дима, ведь недаром
Так грустно вышло с Муаммаром,
Который бедуин?
Он разбомбил своих повстанцев,
Не выпускает иностранцев,
Он был успешен, даже глянцев —
А дожил до руин!
Скажи-ка, Дима, ведь недаром
Вовсю повеяло пожаром
На наши рубежи?
Тандемам правящим и парам
Пора заняться мемуаром.
Скажи-ка, Дима, ведь недаром? Недаром же, скажи?
— Нет, даром, — отвечает Дима.
— Тандем стоит непобедимо,
И я его гарант.
Мы не в Тунисе, не в Каире,
В России мы, как мыши в сыре,
И нереален в русском мире Арабский вариант.
Какие люди, что за племя!
Едва их время стукнет в темя —
И были таковы.
Когда бы вся Россия снова
Восстала с криками "Хреново!",
То и тогда бы я и Вова
Не отдали б Москвы.
Комната Софьи. Раннее утро.
Входит Фамусов с листком бумаги и письменными принадлежностями.
СОФЬЯ (брезгливо):
Чуть свет уж на ногах. Какие молодцы мы!
Что это за письмо? Зачем карандаши?
ФАМУСОВ:
Открытое письмо в защиту медицины.
Прочти и подпиши.
Софья пробегает текст.
СОФЬЯ:
"Давленье через СМИ... Насилье над врачом..."
Вы выставить меня хотите людоедшей,
Но я-то тут при чем?
ФАМУСОВ (ласково):
Ты просто подпиши,
Что Чацкий - сумасшедший.
СОФЬЯ:
Отец! Опомнитесь, ведь вы не из простых!
Нельзя же действовать в таком убогом стиле!
Вдобавок - этот слух мы с вами распустили...
ФАМУСОВ:
Мы распустили слух, а оказался - псих!
Мы думали с тобой, что просто пошутили,
А ты, выходит, мир от буйного спасла!
Я подписей собрал уж пятьдесят четыре,
И ты поставь свою - для звонкого числа.
СОФЬЯ (проглядывая подписи):
Да кто хоть подписал? Письмо уж больно грубо...
Вы мните, публика по-прежнему слепа?
Набрали бы людей проверенных - попа,
Хотя бы Хлестову, хотя бы Скалозуба...
ФАМУСОВ (невозмутимо):
Чего ты хочешь? Не пойму.
Проверенные к нам немного поостыли...
Не дуйся, Софьюшка! На то и крепостные,
Чтоб там подписывать, где стыдно самому. Тебя срамят, а ты не слушай -
Они от зависти, от злобы, черт возьми,
А ты - в одном ряду с приличными людьми:
С кухаркой, с горничным, с буфетчиком Петрушей...
Ведь он же, правда, псих - ведь он сказал же сам!..
СОФЬЯ:
Но вы же знаете, что это были враки...
ФАМУСОВ (внушительно):
Молчалин подписал, Данилин подписал,
(С НАЖИМОМ.) И Тина Канделаки!
Вот перечень какой - задорный, удалой!
Подписывай - да с плеч долой!
СОФЬЯ:
Отец! Одумайтесь! Оставьте вашу прыть!
Европа, Азия на нас посмотрят гневно.
Что станут говорить
Обама, Кэмерон и Марья Алексевна?
ФАМУСОВ:
Подумаешь - какая страсть!
Тебе ль бояться чьей-то мести!
Покуда нефть идет по двести,
На Марью можно и покласть.
СОФЬЯ (ломая руки):
Да, против лома нет приема...
О трудность выбора! О горе от ума!
ФАМУСОВ (тихо):
О чем тут говорить? Подумай ты сама -
А ну как выйдет он на волю из дурдома?
Ведь это полные кранты!
На нас повесят все собаки -
Где буду я? где будешь ты?
Где будет Тина Канделаки?
СОФЬЯ (с отвращением):
Давайте карандаш!
ФАМУСОВ (с восторгом):
Ай дочка! ай умна! Люблю тебя такую.
Гармония в семье - и власть защищена!
Пойду опубликую...
Уж сколько раз твердили нам,
Что чувства добрые кончаются хреново!
Вороне как-то Бог... читатель, дальше сам,
Поскольку до лисы там все как у Крылова.
Лиса обычная, но несколько жирней,
И "Федерация" написано на ней.
Плутовка, видя сыр, раскидывает сети:
Подходит не спеша
И говорит вороне: "Хороша!
Ты жрешь тут сыр, а там больные дети!
Благотворительность - что может быть святей?
Не любишь ты больных детей?!
Покуда ты тут ешь, я собираю средства.
Немедля кинь мне сыр и облегчи им детство".
Ворона же сидит недвижна и смирна,
Сжимает в клюве сыр, не говоря ни слова:
В публичное добро не верила она,
А может, помнила Крылова.
Лиса вертит хвостом: "Нас знает Петербург!
Публичный твой отказ довольно непристоен.
Слетай на мой концерт: там будет Микки Рурк!
Да что там Микки Рурк - там будет Шэрон Стоун!
Какие люди-то поехали ко мне!
Ты их вообразить могла в своем краю хоть?
А я тебя впущу по бросовой цене:
Полсыра - рядом сесть и весь кусок - понюхать!
За то, чтоб их нюхнуть хотя б из-за угла,
Я сорок лет назад два сыра б отдала!"
Лиса и так, и сяк - а все молчит ворона!
Крепка была ее воронья оборона.
"Вот сволочь! - думает лиса.-
Я тут стараюсь полчаса!
Ну погоди же ты! И не таких ломали.
Я покажу тебе комедь.
Да там передо мной сам Путин будет петь
И песнь о Родине сыграет на рояле!
Ведь я знакома с ним. Он лично говорил,
Что с детства хочет спеть "I found my thrill",
Что слезы у него текут от этой песни!
И тазом сделает вот так, как Элвис Пресли".
Ворона, что скрывать, была потрясена.
"Как! Путин будет петь! - воскликнула она.-
Как-как он там споет?" - она переспросила,
И в тот же самый миг лишилась, дура, сыра.
Он выпал - с ним была плутовка такова.
Читатель! Не ведись на громкие слова.
Коль хочешь ты помочь несчастному дитяти,
Пойди и помоги, и лучше молча, кстати.
А если где поет премьер всея Руси,
Ты сыра своего туда не относи.
А то, что он поет,- кого оно колышет?
Все власти русские резвы не по летам:
У нас уже бывал генсек, который пишет,-
А сыр и ныне там!
- Тряслися грозно Пиренеи,
Египет трясся и Тунис,
NASDAQ дрожал еще сильнее,
И Dow Jones катился вниз;
Народы Ближнего Востока
Теснят правителей жестоко,
И разгулявшийся ислам
Им добавляет по мослам...
Других, конечно, раздражает
Такая дерзость - но не нас:
Нам это выгодно как раз,
Поскольку нефть подорожает,
А значит - хлеба вдоволь всем,
И соль, и спички, и тандем.
Тряслась поверхность океана,
Дошло до ядерных костров -
Не предрекал и Фукуяма
Таких глобальных катастроф!
На потрясенной Фукусиме
Всемирной помощи просили,
Не уставали клясть прогресс,
Страшась Чернобыльской АЭС...
Другим все это понижает
Доход и тонус - но не нам:
Скорби, скорби - а помни сам,
Что снова нефть подорожает,
А значит - будет все как есть:
Бесчестье, лесть, и месть, и жесть.
Полковник наш - опять мессия,
Опять болото - наш народ,
Опять "Единая Россия"
Процентов двести наберет,
Глядишь - соседи будут рады
Спихнуть нам все Олимпиады,
Глядишь - подтянется Кавказ,
Почти отрезанный сейчас;
Элита в "Бентли" разъезжает,
Под прессом общество хрустит -
Но нам и Запад все простит,
Как только нефть подорожает!
Глядишь - покуда всех трясет,
Она подскочит до трехсот.
Европа евро обесценит,
Владыкой мира будет труд,
Земная ось наклон изменит,
Обаму переизберут,
Один Восток война разроет,
Другой Восток волна размоет,
И мир, трещавший до поры,
Провалится в тартарары -
Уже сейчас, гляди, съезжает
Над нами крыша набекрень -
Но Боже правый! В Судный день
Как сильно нефть подорожает!
Увы, не сыщется людей,
Чтобы воспользоваться ей.
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
И даже открывает рот,
И говорит наоборот!
А я катал его на лыжах,
Учил не отдавать Курил...
Он слов тогда не то что лишних -
Он никаких не говорил!
Он под ногами не мешался,
Любил смиренное житье, –
Как тени свойственно у Шварца,
Всегда он место знал свое.
Я главный пост доверил тени
В веселом нашем шапито,
Меж нами внятных разночтений
Не находил почти никто –
Допустим, я, руля державой
Небрежной левою рукой,
Часы ношу всегда на правой,
А он не помню на какой.
Но, в общем, мы ходили цугом,
Я был вполне доволен другом -
Пока в один прекрасный день
Он не решил, что он не тень.
Еще зимой, не ради спору,
Имея ЮКОС на уме,
Я внятно высказал, что вору
Сидеть положено в тюрьме.
А он с хихиканьем подспудным
Сказал, что я давлю на суд, мол,v И зарезвились в суете
Разнообразные не те.
Потом с усмешкою рисковой
Сказал я, пальцем погрозя,
Что, мол, на Ливию Крестовый
Поход устраивать нельзя.
И услыхал от друга Димы:
«Твои слова недопустимы!»
Меня публично он уел.
Ты что же, Дима?! Ты неправ!
Зачем тебе со мною ссора?
Иль ты наслушался ИНСОРа?
Иль ты забыл, освоив власть,
Кому на плечи руки класть?
Ты мне невежливо ответил,
И в общем, судя по губе,
Ты неосознанно наметил
Второе царствие себе!
Иль соблазнил тебя Гонтмахер
Своей словесною пургой?
Тебе его послать бы в рифму,
Но ты не Быков, ты другой.
Тебя прельстили эти цацки,
Тебя опутывает лесть,
Но это так не по-пацански!
Ты помни, Дима, кто ты есть!
Какой резон в таких демаршах?
Запомни, Дима, ты из младших,
Ваш долг - доверие к отцам!
Димон! Ты что как не пацан?!
А дальше вот что происходит:
Ко мне в волнении приходят
Силовики, сырьевики
И остальные земляки,
Визжат Сванидзе и Альбацы,
А я в ответ: спокойно, братцы.
Поверить в то, что это вождь,
Не согласится даже «Дождь».
Кому-кому, а нам известно,
Хоть пять корон себе надень:
Коль наша тень меняет место,
То мы отбрасываем тень.
И пусть порой он смотрит злобно,
И даже пыжится, как царь, –
Тень ляжет так, как мне удобно,
И мы подружимся, как встарь.
Мчатся тучи, вьются тучи над
равниною пустой.
Не сказать, что стало лучше, но закончился застой.
Президент сказал Китаю фразу, главную в году –
Типа я не исключаю, что на выборы пойду.
Тут премьер сверкнул очами и в ответ сказал врачам –
Мол, и я не исключаю! Да и кто бы исключал?
И хоть клятвой я считаю слово, данное врачу,
Но и данное Китаю я принизить не хочу!
Неужель решатся оба предложить себя стране,
А не править ей до гроба, как случилось в Астане?
Отступил от роли кто-то в нашем околоноля —
Обнаружилось болото там, где твердая земля.
Зыбко, вязко, мутно, стыдно и смешно по временам.
В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам.
Мчатся бесы в путь полнощный, как бывало испокон,
И над ними самый мощный, по прозванью Бесогон.
Мчатся тучи, вьются тучи,
невидимкою луна...
Кто теперь главней и круче, непонятно ни хрена.
Всплыли прежние соблазны, словно воля на дворе.
Закружились бесы разны, словно листья в ноябре!
Глеб Павловский, Стас Белковский и Чадаев-баловник
Дружно вынули обноски прежних жреческих туник.
Слышен визг "Единой Раши" с подвываньями юнцов,
Мчатся "Наши", вьются "Наши", невидимкою Немцов...
Горе, малый я не сильный! Съест упырь меня совсем!
Что же станется с Россией, коль расколется тандем?
Разделенье по Уралу, как мечталось на веку,
Чтобы Запад — либералу, а Восток — силовику?
Низвергается Миронов — первой жертвой, так сказать...
Но важней для миллионов точно знать, кому лизать!
С визгом яростным и воем, как в атаку казаки,
Мы бежим к своим героям, дружно свесив языки.
Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин.
Ничего не видят боле ни поэт, ни гражданин.
Этих свозят, тех разгонят — в общем, кончился уют.
То ли Родину хоронят, то ли замуж выдают.
Ну что, коллеги, минул год.
Мы, как жена при пьяном муже,
все время ждем: прибьет!
А между тем бывает хуже,
и в целом -- множество причин
придаться радостному крику.
Вот "Дождь" нас, скажем, замочил,
и мы отправились на "Нику".
И шоу, show вообщем-то go on.
Ведь этот жанр -- "смешно о грустном" --
читаю я, писал Димон,
в конце концов придумал Гусман.
Тревожит, собственно, одно
среди довольства и покоя:
у нас не то что нет кино,
но как бы мало, и такое,
какое как-то стыдно награждать,
ругать смешно, смеяться подло...
Да и чего бы, в общем, ждать,
когда всего осталось по два?
Давно свалило большинство
или работу поменяло.
Есть два, вы знаете кого,
а остального очень мало.
Распад, забвение азов...
Права Европа, нас отторгнув.
Не видит импортных призов
несчастный наш кинематограф.
Мы на скамейке запасных,
и это грустная скамейка.
Причина есть, об этом стих:
мы все живем внутри ремейка.
Все киноведы морщат лбы:
новейших тем для фильмов мало!
Ремейк "Иронии судьбы",
ремейк "Служебного романа"!
Меняем золото на медь.
Я сам ремейк – мамуль, скажи же!
Короче, всё вокруг ремейк:
труба пониже, дым пожиже.
Наш модус нынешний таков --
большой простор для балагуров:
ремейк "Кубанских казаков",
каким бы снял его Сокуров.
Где некогда дымились щи --
теперь вода с листом капусты.
И декорации нищи,
и диалоги безыскусны,
и накрывается прокат,
и всем пустые залы прочат,
а палачи играют так,
что жертвы им в лицо хохочут...
Причины долго объяснять.
Важней понять -- без слез и стона:
ремейк чего сегодня снять,
чтоб как-то выглядеть пристойно,
чтоб видом этого кина
дивить окрестную планету?
Допустим, "Клятва": ни хрена.
Артиста нет, статистов нету,
лишь рабство прежнее, на ять,
но никакой Чиуарели
не смог бы Сталина сваять
из этой падали и прели.
Чего б изысканней найти,
чтоб интеллект, душа, свобода?
Ремейк, допустим, "Девяти"
тех дней из роммовского года --
но где сегодня физик наш?
Его, увы, не видно близко --
есть только сколковский муляж,
а программисты в Сан-Франциско.
"Кавказской пленницы" ремейк
снимать сегодня страшновато --
нас превратят за это в стейк
бойцы крутого шариата,
поскольку там большой процент
успешных в прошлом командиров,
на сааховский акцент,
боюсь, обидится Кадыров...
В истекшем, собственно, году
имелся ряд поползновений
устроить к общему стыду
ремейк "Семнадцати мгновений",
про все шпионские дела.
Могла бы быть икона стиля,
чтоб Чапман Штирлицей была
и там по Родине грустила, --
и я бы мог, забывши стыд,
поверить в то, что Чапман -- Штирлиц,
но что по Родине грустит...
Пардон, ребята, вы ошиблись.
Какой еще придумать фон
для наших грустных опасений?
Вот есть "Осенний марафон":
назвать его "Смартфон весенний" --
и выдать, сохраняя дух,
кино про новых блудодеях:
как муж метался между двух
и наконец послал обеих.
Его и я сыграть бы мог,
но вот прокатчик смотрит хмуро.
Здесь политический намек
увидит новая цензура.
Вот если б он, могуч и лих,
закончив бой души и тела,
женился сразу б на двоих...
Но это будет слишком смело.
Иные, радостно оря,
хотят движухи и раскачки --
ремейк, допустим, "Октября"
или хотя бы той же "Стачки".
Добра не ищут от добра,
порочить классику неловко --
но для ремейка "Октября"
нужна огромная массовка.
Сегодня правда такова,
что наш народ почти бесплотен --
массовки сыщется едва
на Триумфальной пара сотен,
ОМОНа больше в десять раз:
кулак и вот такая пачка...
А что до "Стачки", так у нас
уже давно, по сути, стачка:
налили воду в решето
и носим с труженицким видом...
Здесь не работает никто.
Но вы не бойтесь, я не выдам.
Здесь получился бы один --
как мощный дуб среди поленниц --
ремейк "Великий гражданин",
точней, "Великий иждивенец".
Уж коль мы ищем образцов,
боюсь, на данной фазе цикла --
ведь это цикл, в конце концов! --
мы все живем в ремейке "Цирка":
герои, душу веселя
и честно радуясь друг другу,
"Мы едем, едем, вуаля!" --
поют и носятся по кругу.
Надежды сводятся к нулю,
арену тихо подминая...
Но я по-прежнему люблю тебя,
страна моя родная,
любовью верного сынка,
который зол и неприкаян,
хоть ты не так уж широка,
и он уже не как хозяин.
Давно иссякла наша прыть.
Чудес мы миру не покажем.
Но в цирке тоже можно быть
вполне достойным персонажем.
И я б еще в виду имел --
прошу запомнить эту фразу, --
что после "Цирка", например,
была "Весна". Хотя не сразу.